Гарридо аше

Я здесь В детстве я смотрел кино про революционеров. И там был такой кусок, как революционеры ночью приходят на берег, чтобы встретить лодку, которая доставит тираж подпольной газеты. У одного из них большой фонарь, как у железнодорожников, и он зажигает в нем огонь и начинает подавать сигналы, то прикрывая его полой куртки, то открывая. А другой голос в темноте словами говорит то же самое: я здесь... я здесь... Эти сигналы светом в темноте, сам не знаю почему, много лет уже хранятся в моей душе. Когда я чувствую себя увлекаемым течением жизни во тьму и неизвестность, я хочу увидеть такой сигнал - чтобы кто-то мигал фонарем: я здесь. Есть другой берег, на котором живые люди, товарищи, друзья. И я тоже хочу иметь такой фонарь и мигать им: я здесь, я здесь. На этом берегу есть жизнь. До этого берега можно доплыть. Я знаю один способ зажечь такой фонарь. То есть я знаю, их есть много. Но я умею только один. Я расскажу о себе. Здесь должен быть рисунок старинного сигнального железнодорожного фонаря. Вот такого:>

Когда я начал эту речь? Может быть, когда красивая девочка сказала мне покровительственным тоном: "Видишь ли, для того, чтобы любить женщину, не обязательно быть мужчиной". И я остановился - весь, мыслями, чувствами, всем существом, - наткнувшись на эти слова. Внезапно я обнаружил, что она не понимает меня, совсем. Кого она видела перед собой? Женщину из СССР, для которой и секса-то нет, не говоря уже о любви между двумя женщинами? Не могу с точностью утверждать, но для меня было похоже, что именно так обстоят дела. Вот только это было совсем не про меня. Я знал о возможности любви к человеку своего пола. Вот только для меня стремление к ней было абсолютно гетеросексуальным. Я не был женщиной. И вопрос был не в том, кого я люблю. Вопрос - для меня - был в том, кто я есть. Это была не последняя женщина, не заметившая меня. Первая - да. Но не последняя. Телефонная будка Тогда я понял, что мне надо что-то очень важное про себя объяснять, чтобы быть понятым. Для меня это очень важно. Когда меня не понимают, принимают за кого-то другого, я чувствую себя странно. Эй, вы с кем сейчас разговариваете? Поэтому раз за разом мне приходится объяснять, что я не это, и не это, и не то. И тогда я сам начинаю терять себя: кто же я, если я не это, не это, не это? Однажды в большом паломничестве я разговаривал со священником. Нет, вы представьте себе, я еще и католик. Всё не как у людей, ну прямо в точности как мама говорила: у всех дети как дети, а ты... А я... А что я? Я вот он весь, откровеный, в меру отважный, в меру робкий. Врать не люблю, но не всегда решаюсь сказать правду и потому молчу. Но в том паломничестве мне было важно быть услышанным, быть понятым. Я хотел быть там весь, а не только своими вежливыми и приемлемыми для общества частями. Поэтому я говорил. - А когда ты моешься в душе, ты испытываешь отвращение к своему телу? - Нет... Это тело - оно совсем не про меня, как костюм зайчика с затянувшегося утренника. Мне трудно выглядывать из него и сообщать о себе миру и людям. Но отвращение - это слишком сильно сказано, и потом, отче, ведь мне его дал Бог? - А ты можешь выйти на пляж топлесс? - А... эмм... Нет. Но я ведь понимаю, отче, что это... Что я выгляжу вот так. Не так, как надо. Это не будет то, как я хотел бы выглядеть на пляже. Это будет совсем про другое, про кого-то другого, не про меня. Меня еще больше не будет видно! - А вот если бы ты действительно была транссексуалом, ты бы чувствовала отвращение к своему телу и не стеснялась бы выйти на пляж топлесс. Год спустя мы встретились снова, на той же трассе Лида - Будслав. Между встречами я успел позвонить на телефон доверия, я об этом отдельно расскажу. Так вот, мы встретились снова, на том же асфальте, мы шли в том же направлении, и я сказал, что мне было очень тяжело пережить этот год. - Я не думал, что это у тебя серьезно, - ответил он. - Я думал, ты начиталась. Сейчас много про это пишут. Асфальт расточился под моими ногами, я повис в пустоте. Я еле дожил до утра однажды, где-то через неделю после того, как вернулся из паломничества. Я вышел в темноте на перекресток - тогда не было мобильных телефонов, по крайней мере, ни у кого из моих друзей их еще не было. Не было и у меня. И домашнего телефона там, где я жил тогда, тоже не было. Но на перекрестке, на пересечении двух маленьких улочек, укрытых старыми липами, стояла телефонная будка. Это был старый район, рядом с пустырями и заросшим оврагом. Там было небезопасно гулять по ночам. Но мне было опасней дома, в одиночестве. Я не был уверен, что дотерплю до утра. Нет, я не планировал самоубийства - пока еще не планировал. Но боль была так сильна, настоящая боль в груди, посередине, такая горячая и острая, так сильна, что я не мог уже ее выносить. Я был почти готов избавиться от нее любым способом. Мне казалось, что я и так уже умираю. Просто от боли. Тогда я нашел бумажку с записанным на всякий случай номером телефона доверия и вышел на перекресток, к телефонной будке. Не самое подходящее место для разговора с психологом, конечно. Но другого места не было. Глубоко за полночь в моем городе мне больше негде было искать... Здесь я останавливаюсь и спрашиваю себя: чего я искал? Утешения? Поддержки? Или мне просто надо было пожаловаться на боль? Быть услышанным? Быть замеченным? Получить подтверждение того, что я есть? Мне ответила женщина. Я не знаю, как ее зовут, не знаю, сколько ей было лет, как она выглядит, кто она вообще и как оказалась на том конце провода. Я сказал ей, что не могу говорить о себе в женском роде. Не могу думать о себе как о женщине. Что я старался. Что я вот недавно вернулся из паломничества, что сейчас я одет в юбку и блузку, и это - да, красиво, я понимаю, что это красиво, у меня красивая женская фигура, и если смотреть снаружи, эта одежда мне идет. Но это не про меня. Это не я. Я сказал, что мне очень трудно, я не могу выносить это и не знаю, что мне делать. Я не хочу становиться нормальной женщиной, но я не знаю, как мне быть, и мне так больно... Я говорил, и тут связь оборвалась, но только с моей стороны. И она стала звать: - Девушка, девушка! Алло! Девушка, я вас не слышу! В ее голосе было настоящее беспокойство. Но мне показалось, что она не слышала меня гораздо раньше, чем заметила это. Я положил трубку и пошел домой - через перекресток под липами, в длинной юбке в складку и белой блузке, темной ночью, один. Я не помню, что я делал потом. Просто сел и сидел. Потом уснул. А он мне: я думал, ты просто начиталась. В шапке и без шапки Расскажу еще такую историю. Но сначала - анекдот: Идет рядовой, а навстречу два прапора. Один прапор подходит к рядовому, бьет его по затылку: >

- Почему в шапке? (рядовой снимает шапку) i> - Почему без шапки? (Опять бьет). Другой прапор говорит ему, что нельзя так глумиться. Надо с умом. Скажи, что бы за газировкой сбегал. Если принесет с сиропом - бей, если без - то же бей. Идет прапор этот дальше. Опять подзывает рядового и просит газировки. Рядовой отходит, но оборачивается: А вам с сиропом или без? - Почему без шапки? - Почему в шапке? А вот теперь расскажу, как был таким прапором самому себе. Друзья мои, православные, позвали на Пасху пойти с ними в церковь ко всенощной. И то ли Пасха в том году была ранняя, то ли зима долгая - то ли, как бывает в нашем городе, посреди разгоревшейся весны вдруг нагрянула метель. Уже не вспомню, что там приключилось с погодой, но был я в теплой куртке и в шапке. Шапка была синяя в серую полоску и с помпоном. В церкви людей много, стою рядом с друзьями своими, вокруг все православные, а я - католик, но мне все равно, это дом Отца моего, мне здесь хорошо. Люди стоят, лица у всех уже как будто и неземные, и они дышат, огоньки свечей колышутся, сверху голоса льются словно ангельсиие. И только один вопрос меня гложет, покою не дает. Вот как католик и мужчина, должен я шапку снять, да? А как женщина в православном храме в такой праздник великий - надеть! Но я же мужчина? И на исповеди в этом уже признался, признал себя перед богом, так есть! Значит, надо шапку снять. И я снимаю шапку, успокаиваюсь, слушаю голоса, смотрю на свечи, на людей... Но вокруг все православные, а я тут - с виду женщина и с непокрытой головой, смущаю их в такой светлый, чистый праздник. Надо бы шапку надеть, чтобы людей уважить и не смущать. В чужой монастырь со своим уставом - невежливо! И я шапку надеваю, чтобы людей в светлый праздник не смущать. И оказываюсь перед господом в головном уборе, тоже ведь невежливо... И шапку сдергиваю. И людей смущаю - а бог-то, он видит меня как я есть, но люди-то здесь - его, ему за них, за их чувства разве не обидно? Знаете, так и промаялся всю службу: то надену, то сниму. То сниму, то надену. Так и не пришел к окончательному мнению. Почему в шапке? Почему без шапки? Не смешно, между прочим. Юбка в цветочек Сначала, наверное, стоит рассказать, откуда она вообще взялась в доме, эта длинная юбка в цветочек, по-моему, даже от Лоры Эшли. У меня была девушка. Я был влюблен. Она тоже! Только не в меня, а в ту женщину, которую она видела на моем месте. Знаете, это было ужасно - но ведь она меня любила. Она меня любила. По крайней мере кого-то, занимающего со мной одно и то же место в пространстве, в то же самое время, что и я. По крайней мере, влюбенными глазами она смотрела на это место, почти на меня. Это было уже что-то по сравнению с предыдущим ничем. И эта вечная недолюбленность, столь частая в моем поколении, этот несогреваемый озноб недоласканного дитяти. Какими только гордыми словами мы его не прикрываем, какими суровыми лицами не маскируем! Все равно всегда внутри остается эта незатыкаемая дыра: меня никто не любит. И вдруг - любит, любит. Смотрит в мою сторону, говорит в мою сторону! Что для тебя сделать, родная? Как тебе отплатить за твою щедрость? Как тебя удержать? Ты хочешь эту женщину? На! Поскольку я тогда был бедный, я пошел в секонд-хенд. Даже там одеть сразу всю женщину мне было не по карману. Особенно обувь, понимаете ли. Я-то ходил третий год в бундесверовских ботинках зимой и летом и был вполне доволен. Но эту красивую женщину для моей любимой, конечно, нельзя было так оставлять. Однако хоть сколько-то подходящей обуви не нашлось, пришлось смириться с тем, что эта красивая женщина будет носить берцы. Пункт второй - верх. У меня был симпатичный гранжевый свитер из того же секонд-хенда и где-то завалялась пара блузок с прошлого раза - ну с того, после паломничества. Для начала этого должно было хватить. Пункт третий - низ. Оставаться в джинсах смысла не имело. Оставаясь в джинсах, я никак не смог бы сделать из себя красивую женщину для моей любимой. Должна была быть веская причина, однозначный сигнал, по которому я бы опознавал себя как женщину. Таким сигналом должна была послужить юбка из плотного черного хлопка в бело-розовый цветочек. Яблоневый цвет или что-то в этом роде. Длинная, расходящаяся пошире к низу. Вместе с гранжевым свитером и берцами, говорят, стильненько смотрелось. Но я очень переживал, потому что какая-то это была недоженщина, да еще в моих ботинках! Ничего не вышло все равно, недоженщина вела себя странно, внезапно не подавала руки, выходя из автобуса, нервничала, тосковала, смеялась не к месту и просто была неадекватна. Любимая моя поняла, что произошла ошибка в навигации и смотрит она не в ту сторону, и говорит не в ту. Она стала смотреть на меня все реже и реже, перестала говорить, а потом и вовсе ушла. А юбка осталась. И вот однажды на Пасху посетила меня мысль, что я должен исправиться. Мысль была не то чтобы неожиданная - я время от времени пытался исправиться, ну вы помните эту историю с паломничеством. Так мне оказалось недостаточно. Я решил исправиться еще раз. И для начала я решил ходить в юбке целую неделю. В той самой юбке, конечно, других у меня не было - и в тех самых берцах, я в них вообще семь лет ходил. Я пошел в нашу часовню, поговорил с богом, пообещал ему, что буду ходить в юбке всю неделю от Пасхи до Белого воскресенья, а там как получится. Вдруг у меня "это" совсем пройдет? Поговорил так с богом - и приступил. Я хочу сказать, бедные мои друзья! Я о них еще расскажу, но сейчас вы попробуйте себе представить, что вам удалось меня принять, и общаться со мной, и даже, может быть, верить в меня - и тут я прихожу такой в юбке в розовый цветочек. Только вот имя свое, которое себе выбрал, менять не пытался. Сейчас думаю, как-то нелогично это было. Но уж как мог, так и крутился. И вот я хожу в этой юбке, а тут небольшое мероприятие: почитать стихов всей нашей скромной компанией в камерной обстановке. Как же отказаться? Но дата как раз в ту последнее воскресенье, что я обещал в юбке ходить. Деваться некуда, иду читать стихи в юбке. И в берцах - пожалуйста, не забывайте про берцы, потому что без них мой тогдашний образ будет неполным. А порядок исполнения у нас был такой, что первого поэта представляет организатор, а сам поэт, прочитав, представляет следующего, и так до конца. И вот мой любимый поэт Михайлов, прочитав свои замечательные стихи, смотрит в зал невинным взглядом и говорит, что рад представить им своего друга, прекрасного поэта Алекса Гарридо, который... он... замечательный и все дела, и сейчас он прочитает свои замечательные стихи. Точных слов я не помню, но вся замечательность этого замечательного представления заключена была в настойчивом мужском роде, описывавшем меня - такого дурацкого в юбке в розовый цветочек. Я разозлился тогда, но не сильно. В конце концов, это не он создал ситуацию, а я. Сейчас я опять злюсь, когда это вспоминаю, но все равно не знаю, есть ли в этом смысл. Терпеливые люди были мои друзья и, похоже, любили меня на самом деле. А потом наступил понедельник, и слава богу. Вася и Алекс С сыном мне повезло, это я точно знаю. Не каждому родителю так везет в подобной ситуации. Во-первых, он очень недолго звал меня мамой. Он вообще парень сообразительный, и быстро заметил, что когда он маму зовет, то мама может быть занята и не сразу подходит или отзывается. А вот когда взрослые меня зовут, они никакую маму не зовут, они зовут по имени - и я сразу откликаюсь. Так что ребенок очень быстро стал звать меня по имени, хотя и отказался от этого ненадолго по настоянию дедушки и бабушки. Но к четырем-пяти годам он уже снова прочно звал меня по имени, и это значительно облегчило дело. Не представляю, как бы мне пришлось выкручиваться, если бы не это. Потому что предложить ребенку называть тебя одним именем вместо другого - это одно. А вот "папа" вместо "мамы" - это я не знаю. Быть "мамой" мне было тяжело и неприятно. Называть меня "папой" было бы тяжело и неприятно ему. Да он и не стал бы. Да и есть у него папа на самом деле. Думаю, мы бы как-то справились. Но нам не пришлось. И на том спасибо. Мне повезло. Ему, наверное, меньше. Ему все-таки пришлось отвечать на вопросы приятелей, почему его мать ходит в берцах и с рюкзаком. Он вообще был в невыигрышной позиции: его никто не спрашивал. У него была мать, которая в один не слишком прекрасный день решила, что больше не может называться женщиной, практически сошла с ума. Я не знаю, что было бы лучше для него - такая мать или никакая, то есть мертвая. Жить по-другому я не мог бы. Нет, не так. Жить по-другому я не мог. И второй раз мне повезло, что ему в какой-то момент перестало нравиться его собственное имя, и он захотел имя, как у его лучшего друга. И когда я попросил его называть меня Алексом, он попросил меня называть его Васей. Думаете, мне сложно было это сделать? Легко! Но Васей он стал не навсегда, пробовал и другие имена... Для него я по-прежнему Лекс, хотя в телефоне записан как "мама". Не знаю, как он говорит про меня, когда я не слышу - но это его дело, я полагаю. Я не знаю, как ему было жить с таким родителем. Я старался, как мог, но этого, может быть, было недостаточно. Он замечательный. Мне действительно повезло с ним. Наверное, здесь можно было бы сказать, что я не заслуживаю такого сына. Но я не буду говорить вам заведомые глупости. Мы не заслуживаем своих детей, мы просто производим их на свет, как получится, и растим, как можем, и то же самое можно сказать про всю нашу жизнь. Как получится, как можем. По-другому не бывает. Мне повезло. Чувствовал ли я себя женщиной вокруг своего сына? Матерью - да. И сейчас я ему мать, это правда. Точно не отец, отец у него есть. Я смог быть ему матерью, может быть даже достаточно хорошей. И я очень рад этому, мне кажется, это было важно. Впрочем, мир не очень это приветствовал. Однажды, после очередного поэтического сборища, мы пили пиво возле вокзала. Время было осеннее или весеннее - мы сидели за столиками на улице, уже стемнело, я начал прощаться. - Да куда ты? - спросил меня один из присутствующих. - Домой. У меня там сын, завтра делать с ним уроки утром, не хочу, чтобы болела голова. - Вот и видно, что ты женщина. Мужчина бы остался пить пиво. - Чего? - Вот если не останешься, ты точно не мужчина. - Ты хочешь сказать, что мужчина - это кому наплевать на своего ребенка? Нет, я ушел, конечно. Попрощался и ушел. Сейчас ума не приложу, как меня могли так сильно ранить слова уже изрядно пьяного, не близкого знакомого, к тому же известного своей склонностью к провокациям и наездам. Но тогда - не сейчас. Я был замученный потерей любимого, смертью матери, перестройкой, безработицей и одиноким материнством в этом бардаке человек. Да, забыл упомянуть трансгендерность - то еще челлендж. Там же, за этими же столиками, в тот же вечер - когда я прощался - одна красивая девушка сказала: "Как он прав! Ты больше женщина, чем все женщины, вместе взятые". Не поверите, когда я пересказал этот эпизод своей подруге, она с восторгом откликнулась: "Как она права!" Иногда я чувствовал себя волком между красных флажков, хотя физически мне никто не угрожал. Но это пахло небытием. Это была угроза уничтожения. Я не просил сына обращаться ко мне в мужском роде. Но он слышал, как обращаются ко мне друзья, и спросил об этом. Я ответил, объяснил. И он стал говорить со мной так. Я же сказал: мне повезло. Несколько лет я жил с моей подругой - той, что сказала "Как она права!". У нас на двоих было трое детей, мой, значит, и ее две девочки. Им тоже пришлось как-то обходиться с моими "странностями". Они тоже справились. Они смеялись - не надо мной, а над ситуацией. Смеялись вместе со мной. Этого, может быть, не хватало нам с сыном - слишком мы серьезные. Но невозможно не смеяться вместе с ребенком, узнавшим, что существует такое животное - "овцебык" и по созвучию составившим слово "отцемать". Произносящим это слово с нежностью и уважением, и тут же заливающимся хохотом. Да еще на два голоса! Вы только представьте себе веселых симпатичных девочек-близнецов, которые растут и хорошеют у вас на глазах, которые и плакали у вас на руках, и рассказывали секреты, и сердились на вас, и ругались с вами - и смеются вместе с вами. Они смеялись, они дразнились: "дядя Лена - тетя Лёша!" Однажды уже сын-подросток сдержанно выразил свое изумление по какому-то поводу: - Мать моя женщина! - Не факт! - тут же ответила ему одна из сестриц-красавиц. Смеялись все. Им было трудно, я думаю. Нам всем было трудно. Но мы справились. Заметки о половом диморфизме В каких только местах не искали эти самые половые признаки мои уважаемые оппоненты! На книжных полках и на кухне, в рюкзаке и в ванной комнате (дважды), в словах и поступках (постоянно). Готов поделиться моей личной коллекцией наблюдений. До лампочки Женщина, которая жила у меня в доме неделю по просьбе моей хорошей знакомой, вернее бы сказать - друга. Женщина приехала в гости, но в многонаселенной квартире моей знакомой не было возможности устроить гостью и ее ребенка с комфортом, я же обитал в двух комнатах, а сын - дело было летом - отдыхал у деда под Николаевом. И моя знакомая поросила приютить ее гостей, с тем что днем она будет их всячески развлекать, показывать город и кормить, а ночевать они будут у меня. Назову уже эту женщину Ольгой для краткости и продолжу рассказ. Моя знакомая, мой друг, предупредила ее о моих "странностях", и Ольга прибыла ко мне с сыном, чемоданом и готовностью уважить хозяина. Однако уже на следующий день ей стало трудно говорить со мной в мужском роде, потому что на полках стояли безделушки и фигурки, за стеклом в шкафу - фарфоровые чашечки и прочее всякое. Стояли, каюсь. Они там всегда стояли, и этот порядок пережил не один переезд - пока, наконец, я не расстался со шкафами насовсем. Просто они стояли там всегда, их так поставила мама, они оставались на своих местах, даже когда ее не стало, даже когда шкафы претерпели несколько переездов. Не знаю, почему я их не убирал. Ну, они же там всегда стояли... Понимаете? Всегда. - У мужчин такое не стоит! - утверждала Ольга. - У тебя типично женский дом. Впрочем, не все было так традиционно-женски. Я был тогда очень беден (я и сейчас не богат). Порой бывало совсем плохо. И когда выбор стоял между лампочкой, хлебом или пачкой сигарет, я выбирал хлеб. Или сигареты. Но никогда - лампочку. Время от времени лампочки мне дарили друзья. Чаще всего лампочки не было в ванной . Это же понятно: в комнатах мы живем, на кухне готовим и едим, по коридору ночью идем в туалет, а в туалете - читаем. - Но как же в ванной без лампочки? - удивилась Ольга, собравшаяся что-то постирать для ребенка. - А что такое? - удивился в ответ я. - Но как же ты стираешь? - Руками... - Но ведь пятен не видно! - воскликнула она в ужасе. - Так это же хорошо! - радостно закивал я головой. Мы не договорились - ни про лампочку в ванной, ни про соответствие половым признакам на полках. Лампочку она принесла и вкрутила, а со мной, конечно, ничего поделать не могла. Жареные мороженые овощи А вот однажды собрались мы с Ганжой - такая у нее фамилия от природы - попить водки. Засели у меня дома, уютно расположились, запаслилсь закуской, разлили водку и стали ее пить. И, конечно, разговоры разговаривать! Нашей стратегической ошибкой оказалось то, что были мы не одни. Был с нами... человек, в гендере своем неуверенный - ну вроде меня, только живет с родителями, сомневается, а проверить не может. А может и просто бигендер, но не знает, что такое возможно. Тогда ведь мало чего знали, если не в Москве тем более. У меня с этим юношей - ну, раз он сам так о себе говорил - были чувства в начальной стадии. Нежные, но нерешительные. Но мы сближались, осторожно и романтично. А тут мы с Ганжой водку пьем и песни горланим на всю кухню. И это бы еще ничего! Но ведь перед тем, как мы начали горланить песни, но уже после того, как выпили первую-вторую-третью, я пристал к Ганже с вопросом, терзавшим меня в то время денно и нощно. Старость на пороге, Ганжа, старость! А я еще своего счастья не нашел. Что делать? Как же не пристать к Ганже с этим вопросом, если у нее мама - косметолог? Понятное дело, никак не получится не пристать. Я и не пытался. Я к ней часто с этим вопросом приставал, а уж после второй-третьей - практически обязательно. Хотя нам было и еще о чем поговорить, кроме масляных масок и состава магазинных кремов. Мы и о литературе говорил, и о политике, и о философии, и о психологии - о чем угодно мы с ней говорили, и о рыбалке даже! Но ничто из этого не послужило мне оправданием. А утром я усугубил. Встаю я обычно рано. После водки так и вообще раньше всех. По утрам во мне много энергии даже несмотря на всю мою тяжелую жизнь. И сейчас, десять лет спустя, я все еще рано и с удовольствием просыпаюсь и начинаю жить новый день. Рано встал и я в тот раз, и пошел на кухню готовить здоровый завтрак для пострадавших вместе со мной сотрапезников. Я и готовил-то нечто невыразимо простое, вроде яичницы или жареных мороженых овощей. Но и это меня не спасло. Спустя недолгое время юноша появился в кухне, прислонился к косяку и стал с задумчивой нежностью наблюдать за моей возней. И вскоре я услышал проникновенным голосом, с томной оттяжкой произнесенный вердикт: -Со-олнце... Ты женщина! Лопатка для жарки едва не выпала из моей дрогнувшей руки. Сказать по простому - я охренел. Медленно-медленно я повернулся к нему и осторожно спросил: - Почему? - Ты готовишь! - сияя безмятежной улыбкой сказал он. - Ик... Лучшие повара - мужчины! - ухватился я за спасительную соломинку. - Но ты готовишь так... с любовью! Как моя мама. И пока я переваривал это неожиданное сходство с главным словом в нашей судьбе, прозвучал контрольный в голову: - И вчера весь вечер ты разговаривал о косметике. С таким интересом! Мужчины так не говорят! Мы конечно, не очень долго потом продолжали сближение, скорее по инерции. Я какое-то время пытался понять, что он имел в виду, но не справился. Ганжа, фыркнув, сообщила мне по секрету, что у ее знакомого гея в ванной на полочке косметики столько, сколько она в жизни не видела, даже учитывая маму-косметолога и собственную практику в салоне. В общем, что-то необратимо разрушилось в то утро, пока мы ели яичницу с жареными морожеными овощами. Зато я... Нет, не могу придумать, что я "зато". Но готовить я и теперь люблю иногда. По следам Гаутамы Один человек, известный в нашем городе литератор и философ П., однажды пил пиво с нашей компанией. И то ли из личной заинтересованности, то ли по доброте душевной предложил мне небольшой тест, который поможет с точностью определить мужчина я или женщина. Богатые возможности этого теста привлекли мое внимание и возбудили интерес. Давай, сказал я, давай твой всеобъемлющий и глубокопроницающий тест. Мне ведь и самому было интересно получить окончательный и решительный ответ и покончить с сомнениями и противоречиями в моей мятущейся душе. И тогда он задал мне такой вопрос. Представь, что ты знаешь абсолютную истину и правильный закон жизни. Что ты будешь с этим делать? Пойдешь ли проповедовать? Я задумался. Я вспомнил все, что знаю об этом из истории и литературы. Бесперспективное дело, понял я. В лучшем случае, как тот Заратустра, вернусь в пещеру несолоно хлебавши. В худшем... Да и как вложишь свое знание в чужую голову? - Нет, - сказал я литератору и философу П., - не пойду. Нет. - Ага! - воздел он указательный палец. - Это женская позиция. А мужчина бы пошел. Потому что это мужская позиция. Я вспомнил Лао Цзы на заставе, я вспомнил отрекшегося принца Гаутаму, которого долго уговаривали... Но мало ли, вдруг это те самые исключения, только подтверждающие правила? Я в душе тугодум. Пока я вел свой внутренний диалог, компания переключилась на другие темы, и я не стал уже встревать. После драки, как говорится, кулаками не машут: уел меня П., уел. Дома я рассказал об этом разговоре моей подруге. Как она смеялась! - Ты?! - воскликнула она. - Это ты-то не пойдешь проповедовать? А чем, по-твоему, ты занимаешься семь дней в неделю и двенадцать месяцев в году? И я окинул мысленным взором свою жизнь... Может быть, подумал я, и с Лао Цзы была та же история? И кто бы уговаривал Будду начать проповедь, если бы у него уже не было учеников? Так и остался в тот раз невыясненным вопрос, кто же я на самом деле. Зато я понял, что имею о себе самое неверное представление. Без единого гвоздя Ну, на самом деле это был еще один неудачный роман. Но зеркало в моем доме действительно стояло на полу, прислоненное к стенке возле двери. Мне было нормально, а что? А парень попался рукастый, даром что такой же как я, только натурал. Его очень смущало то обстоятельсво, что я вот такой "мальчик", а не нормальная "девочка". Но все же он некоторое время терпел это безобразие. Хотя и спрашивал с озадаченным видом: это что же у нас - голубизна, получается? Да, отвечал я беззаботно. Голубизна, дальше некуда. А мне нравились его ресницы. Зеркало это зато не давало ему покоя. Непорядок в доме. Подумаешь, что это мой дом! Порядок-то везде одинаковый. И однажды он попросил у меня молоток и гвозди, чтобы повесить зеркало. Намерение его я пропустил мимо ушей и сообщил об отсутствии в моем доме сих ценных предметов. Что было ошибкой, причем дважды, но тогда я не знал об этом. Но в доме моем тогда действительно не было ни молотка, ни гвоздей, потому что я был беден, очень беден, на самом деле. И прибивать мне было нечего. В свете этого я не тратил на молоток деньги, сэкономленные на лампочках. А что зеркало - полметра на полметра - на полу стояло, так пусть его, я об него не спотыкался. Да еще и в ванной зеркало висело, в него можно было посмотреться, если очень хочется. Последствия наступили послезавтра: мой красавец привез свой молоток и свои гвозди и не говоря худого слова повесил зеркало, пока я на кухне делал чай. То есть я на звук явился, но гвоздь уже прочно укоренился в стене, и зеркало висело на нем, как нарисованное. Я такого не люблю. Это мой дом. Мне можно здесь помочь, если я попрошу, или предложить помощь, которую я могу принять или не принять. Точка. На что красавец мне любезно сообщил, что я и не мужик вовсе. Потому что в моем доме - кто еще не догадался? - нет молотка и гвоздей! Я, конечно, предложил ему поискать в моем доме нитку с иголкой. Я был уже утомлен поисками вторичных половых признаков в разных неподходящих местах моей жизни. Да, я раздолбай, и это не имеет отношения ни к чему больше. Да, пуговицы мне пришивают знакомые женщины. И сыну тоже. И, в конце концов, на футболках и свитерах нет пуговиц! Он выкатил встречный аргумент, непобиваемый: он зарабатывает больше меня, и поэтому... Не знаю, какую мораль присовокупить к этой истории. Пожалуй, ею я и закончу свои заметки о половом диморфизме - но только их. Вообще же мне еще есть что порассказать, и я порасскажу. Напоследок открою вам глаза на еще одно неоспоримое отличие мужчины от женщины. Когда мужчина читает стихи, он выделяет согласные. А женщина - гласные. За что купил, за то и продаю... "Из всех искусств важнейшим для нас является кино" Мама моя не дожила до того дня, когда я впервые сказал о себе в мужском роде не походя, играючи, как это бывает у вполне женщин, а со всей силой осознанности и решительности. Отношения у нас и без того были непростые, не знаю, как она встретила бы такой афронт. То есть, конечно, знаю... Но этого не случилось - и точка. Я почему о маме заговорил? Потому что один из читателей моих записок задал мне вопрос о том, как я перерабатывал под себя, под свою новую реальность полученные в детстве "девочковые" навыки. А девочкам их навыки передает, конечно и в большинстве случаев, именно мама. Так вот, признаюсь честно, когда я предлагал тому, с ресницами и молотком, поискать у меня в доме нитку с иголкой - я лукавил, хотя и вполне искренне. Нитку с иголкой, предназначенные для скучного дела пришивания пуговиц, он и в самом деле вряд ли нашел бы. Признаю, что сказал я это ради красного словца, и некоторые шансы обнаружить искомое у него были. Конечно, если бы он проявил методичность и упорство. Иголки - это вам не лампочки, их труднее поголовно найти и уничтожить или просто заново потерять - даже не в стогу сена, а в целых двух комнатах беспорядочного хозяйства. Но были в этом хозяйстве предметы еще более предосудительные с точки зрения половых диморфистов: настоящие спицы и крючки, а также цыганские иглы клубки шерстяных и прочих ниток для вязания. Причем здесь мама, спросите вы? Как раз здесь мама ни при чем. Потому что ей так и не удалось научить свою непутевую и неприспособленную дочку, у которой руки не той стороной вставлены , ни к шитью, ни к вышиванию, ни к вязанию. С чем не справилась мама, справилась взрослая жизнь. Непутевая дочка закончила вуз и уехала по распределению в деревню учителем, и там долгими зимними вечерами в заметенном снегом доме самостоятельно освоила уроки вязания по книжке. Не надо смеяться, все так и было: и распределение, и сельская школа, и сугробы, и непролазные лужи калининградской зимы. Она даже связала себе шарфик и несколько жилеток - на свитера ей никогда не хватало терпения. Мне тоже. Но вы помните, что спустя некоторое время появился ребенок - и времена у нас были тяжелые - а связать свитер на двух-трехлетнего малыша это не на много больше, чем связать взрослую жилетку. Так что и этот пункт программы был выполнен. Более того, ради сына было освоено вязание орнаментов (больше двух цветов в ряду я, увы, не потяну!) и рисунков, вязание носков на пяти и на двух спицах, вязание крючком и даже немножеко вязание по выкройке. А ведь бывают еще вязаные игрушки, куклы и звери, бывают сумки и шарфы, а сейчас я с упоением пополняю кукольную коллекцию, и этим милым персонажам тоже нужна теплая одежда. Так что вязание - слишком ценное умение, чтобы им просто так разбрасываться. Но вы так же помните, конечно, что половые диморфисты не дремлют. Путешествуя по городу со спицами в руках и с клубком в рюкзаке, я и так представлял сообой зрелище по тем временам в том месте - необычное. А в компаниях, где я не стеснялся говорить о себе в мужском роде и одновременно бойко шевелить спицами и/или крючком, вызывал срежней тяжести когнитивный диссонанс. Если еще можно было понять, что вот сидит женщина, которая говорит о себе в мужском роде и требует к себе такого же обращения, и можно было спорить вслух или про себя, лично или за спиной, но так или иначе это было вместимо... То зрелище женщины, которая говорит о себе в мужском роде, требует к себе такого же обращения и при этом вяжет, не вмещалось решительно никуда. И мне неоднократно на это указывали в стиле "или крест снимите, или трусы наденьте". И я от этого страдал. С одной стороны, тревожность, степень которой, несомненно, была очень высока - в те трудные времена, с ребенком "в одни руки", да еще и с такими замашками, да? - понуждала непременно делать что-нибудь руками, а ребенку нужна была приятная глазу одежда, и обе потребности удовлетворялись вязанием. С другой стороны, мне и так хватало сомнений, возражений и подковырок по поводу моей идентичности. Я знал, что вязание - изначально мужское дело, я знал про достойное занятие воинов у костра и про индейские шапочки, про аранские свитера и пражских чулочников, и все такое. Но все это - дела давно минувших дней, другие культуры - все это было "несчитово"! И я сам почему-то не мог опереться на эти знания достаточно твердо. Но однажды случилось чудо - оно не могло не случиться. В старом журнале "Наука и жизнь" я увидел фотографию, которая помогла мне обрести желанный покой: мужчина с зонтиком добродушно смотрит на мужчину с вязальным крючком. Всего лишь начало двадцатого века. И эти мужчины - не кто-нибудь, а братья Люмьер! Луи с крючком, Огюст с зонтиком. Братья Люмьер - это совсем недавно и почти здесь. Братья Люмьер - это те, кто изобрел кино, а не какие-нибудь дикие всадники пустыни или неграмотные рыбаки северных морей. Братья Люмьер - это сила, я вам скажу. *** это сейчас у меня есть интернет, и кроме братьев Люмьер я могу предъявить вот это и вот это, если в гугле набрать "мужчины вяжут" - то можно хоть весь вечер разглядывать интересное. но десять-пятнадцать лет назад у меня не было интернета. Вы не можете представить... Думаю о том, как это - быть рядом со мной, в той или иной степени близости, каково это - быть моим другом, приятелем, просто знакомым? Вести со мной дела? Сразу оговорюсь - даме в окошке почты или милиционеру (извините, полицейскому) я не стану ничего доказывать. Это лица официальные и общаться с ними по паспортному имени со всем вытекающими - мой выбор. Завтра я о них не вспомню, они оо мне тоже, зачем усложнять жизнь друг другу? Когда-то, когда я был один как перст со своей "милой особенностью", мне было нестерпимо больно умалчивать о себе - о себе! - даже в таких мимолетных поверхностных контактах. Мне негде было быть. Мне не с кем было подтвердить свое существование. Я твердил себе: меня нет, меня нет, меня никто не видит, я не существую. Сейчас, когда я выкроил себе достаточно обширный и весьма хорошо обустроенный кусок в этом мире, когда я получаю достаточно поддержки и признания от близких и друзей, я чувствую себя в достаточной степени существующим, мне хватает. Это не значит, что я не стремлюсь расширить границы этого мира. Еще как стремлюсь! И пусть он не нанесен на карты и не отмечен на местности никак, он существует в сердцах и мыслях, над границами и территориями, по всему свету, на самом деле. И вот так укрепившись воспоминаниями о близких, о друзьях и добрых знакомцах, о незнакомцах, от которых я получаю приветы издалека, продолжу о трудном. Человек, которому судьбой назначено иметь дело со мной, особенно если в этом участвуют третьи лица, оказывается перед нешуточным выбором. Я говорю, если простыми словами, то этот человек волей-неволей вляпывается в мои проблемы. Мне надо отважиться, глядя в глаза другому человеку и выглядя так, как выгляжу я, заговорить о себе в мужском роде. Человеку, который имеет дело со мной в присутствии третьих лиц, надо отважиться, глядя в глаза другому человеку, заговорить об мне в мужском роде - при том, что я выгляжу так, как выгляжу. Но если для меня это выбор, в котором я опираюсь на внутреннее ощущение себя, на свой опыт и на свои убеждения, если для меня это выбор между собственным существованием и невыносимой отравой небытия, то, спрашивается, ради каких благ делать такой же выбор незаинтересованным лицам? Вот только представить себе это, если попытаться влезть в шкуру человека, оказавшегося в такой переделке: Я как бы собираюсь представить своим друзьям / коллегам / слушателям / клиентам / читателям Аше Гарридо. Я смотрю своими глазами и вижу явно биологическую женщину. Подозреваю, что аудитория видит то же самое. И вот я открою рот и скажу вслух прилюдно: он. И кто я после этого? И не плачут ли по мне Кащенко с Канатчиковой дачей? И, как минимум, что обо мне эта вот конкретная аудитория подумает? Что, в конце концов, обо мне люди скажут? А если скажу "она" - так ведь обидится и даже разозлиться может. Ну и зачем мне эти сложности в жизни? И зачем мне это? Зачем мне с ним связываться вообще? Или с ней. Или с ним. А, тут черт ногу сломает, казак с пикой завалится, гори оно синим пламенем, буду я иметь дела с кем-нибудь другим, более удобным. Это я так фантазирую о том, что происходит с моими социальными связями, с тем, что не всякий рискнет пригласить меня читать стихи на своем мероприятии, рассказать обо мне публично, не всякий захочет работать со мной в паре, и это не всегда зависит от моих рабочих качеств или от качества моих текстов. Не могу сказать"без обид". Но я понимаю. Честное слово, я понимаю. Что человек сообщает о себе, называя меня прилюдно местоимением единственного числа мужского рода, используя в рассказе обо мне определенные окончания глаголов прошедшего времени? Да, именно так: что человек тем самым сообщает о себе? Какое значение придает этому он сам и что это значит для других? И если мне самому не всегда и не везде бывает легко с моим собственным выбором - каково другим выбирать меня, мою сторону? Я понимаю. Но тех, кто выбирает мою сторону в этом, я вспоминаю всегда в самые трудные минуты, с благодарностью и уважением. Или - "без обид". Казалось бы - великое дело! Разговариваешь по паспортному с милицией и налоговой - что стоит разговаривать так же и с остальными посторонними людьми? С посторонними - ладно бы. Но есть такие посторонние, которые оказываются непосторонними по факту сотрудничества (или предполагаемого сотрудничества) в некоторых особенных областях. И следующую речь я поведу об этом. nbsp;&&&&&&&&&&>dd>